Стрела в сердце - Страница 48

— Итак, Жиль много лет ждал вас, лелеял надежды на сына, но из этого ничего не вышло.

— Это было горьким разочарованием. Он настоял, чтобы мы поехали в Новый Орлеан, Нью-Йорк и даже в Вену. Ничего не помогло. В Европе ему сказали, что все дело в нем, но проблема связана не столько с его телом, сколько с головой, разумом. Они даже предположили, что это, может быть, из-за его личных неудач там, в Англии?

— Каким образом? — удивленно спросил Рован.

— Не знаю. Жиль никогда не говорил об этом. На какое-то время он примирился с обстоятельствами, а затем ему взбрело в голову то, о чем вы знаете…

Рован молчал, глядя на огонь, наконец произнес:

— Я думаю о Теренсе. Он, случайно, не был ли в прошлом году королем турнира?

— Он и Алан разделили победу. — Она понимала, куда вели его мысли, но что поделаешь?

— Может, Жиль предлагал брату то, что и мне? А Терена отказался и как юный идеалист-идиот сказал Жилю нечто такое, что тот расценил это как угрозу?

— А Жиль убил его, чтобы заставить молчать?

— Или заставил драться на дуэли?

Она не смотрела ему в глаза.

— Я не знаю.

— Вы не знаете? — не поверил он ей.

— Мужчины, как правило, не объявляют женщинам о поединке. Какая разница? Я вам могу только сказать, что ваш брат был найден мертвым у озера. Как он там оказался, кто его убил и когда, на эти вопросы у меня нет ответов. И у кого-либо тоже.

— Если состоялась дуэль, то это была тайная встреча, без секундантов и врача. В противном случае его бы кто-то принес в дом, чтобы осмотреть рану. Из этого следует, что виновный в смерти — жалкий трус и убийца, если убежал и оставил там брата.

— Если это была дуэль, — повторила Кэтрин его слова.

— Да, — твердо ответил он, потом вскочил и ушел. В его движениях вдруг почувствовалось такое нетерпение, словно он ясно осознал свое тюремное заключение, и ему непременно нужно было действовать.

Кэтрин не удивилась этому порыву. Более удивительным было его долготерпение.

Какое-то время его не было. Она решила, что он обследовал башню в поисках выхода. Она слышала, как он бродил по комнатам, открывая и закрывая двери, ходил вверх-вниз по ступеням. Слышался какой-то грохот, глухие удары. И когда она, пройдя галерею, заглянула в оранжерею, то увидела его на стене под куполом, босиком карабкающегося по выступам и уже проделавшего полпути. Кэтрин не раздумывала.

— Что вы делаете? Вы же разобьетесь! — оглушительно закричала она, и ее голос эхом разнесся среди каменных стен.

Он повернул к ней голову, затем спрыгнул и приземлился, как кошка. Выпрямившись, он пошел к ней мягкой грациозной поступью хищника.

Его вид насторожил ее. Когда он подошел ближе, она отступила в сторону, ничего не сумев поделать с собой. Когда он это понял, то крепко сжал рот, и черты лица его как-то застыли, потом было хотел ей что-то объяснить, рассказать, но, наверное, передумал и стремительно прошел мимо.

К концу третьего дня он устал.

Он исследовал все, что мог: рамы купола были крепко впаяны в дерево и камень, все окна были слишком узки, огромная дверь не поддавалась никаким усилиям. Он все время спрашивал Дельфию об Омаре и посылал ему записки, чтобы поддержать его и отвлечь от горестных дум. Да и сам испытывал какое-то облегчение от того, что большинство из принесенного Дельфией было подсказано темнокожим великаном.

Он играл с Кэтрин в карты, в слова, чтобы хоть как-то ее развлечь. Он притворялся, что читает книги, которые нашел в библиотеке, а сам тайком наблюдал за ней, когда она в раздумье сидела или читала, или шила. Это продолжалось до тех пор, пока внезапно охватившая страсть и желание не посылали его вновь карабкаться по стенам.

Ничто не мешало ему размышлять и вспоминать. Ровану не хотелось думать о том, что Теренсу предлагались те же привилегии, но которых он не смог взять. Но он думал. Ему бы не хотелось вспоминать видение Кэтрин, появившейся со свечой в руках и в сорочке, но он вспоминал. Она была похожа на изваяние, окутанное золотом сияющих волос на фоне мерцания неяркого огня. Видение это было так сильно, что ему не хотелось ни двигаться, ни думать, чтобы не разрушить его.

Он хотел ее так, как мало чего хотел в своей жизни. Иногда ему казалось, что у него вот-вот остановится дыхание, разорвется сердце, что воля и сила духа сломлены настолько, что он уже ни на что не годен.

Позже он сидел рядом с Кэтрин, стараясь поддержать разговор и не смотреть на ее нежно-розовую грудь, просвечивающую сквозь тонкий муслин ночной сорочки, не столько защищавшей ее тело, сколько возбуждавшей его воображение. У нее не было большого зеркала, только маленькое, четырехугольное, висевшее на стене в туалетной. И она не видела себя и не знала, как мало скрывала ее одежда от его глаз, в чем был, по его мнению, своеобразный шарм.

Он делал все, что мог, чтобы соблюдать дистанцию между ними, держался от нее как можно дальше, старался уставать, насколько это было возможно в их тюрьме. Его раздражало, что, когда он подходил к ней, она отскакивала и паниковала, но в то же время нельзя было обвинять ее — на то были причины личного плана.

Так дальше не могло продолжаться — Жиль Каслрай был очень даже не глупым человеком.

Но выход был. Только вся проблема в том, чтобы Кэтрин увидела в нем смысл. Если бы она захотела его выслушать и подумала о том, что он-то как раз и не будет иметь ни в чем преимущества.

Не в первый раз эгоизм и благоразумие пойдут рука об руку, не в первый раз мужчина попытается уговорить женщину сделать то, что он хочет, зная, что это не будет иметь ничего общего с благополучием их обоих.